10.05.2012. Запись интервью, данного Райтом, которое было передано по американскому телевидению в 1953 г. в связи с 60-летием творческой деятельности архитектора.

Когда вы впервые решили посвятить себя архитектуре?

К счастью, мне не пришлось это решать. Это было решено за меня еще до моего рождения. Моя мать была учительницей, и по каким-то соображениям, известным ей лучше, чем мне, она хотела иметь сына-архитектора. Я, как видите, родился сыном и, само собою разумеется, архитектором. Комната, в которой я родился, была увешана гравюрами старинных английских соборов. Таким образом, я родился в архитектуре.

Где вы впервые начали работать в качестве архитектора?

Впервые я начал работать в качестве архитектора у Адлера и Салливена. Наша семья жила в Медисоне. Мы были очень бедны, у нас не было денег для того, чтобы я мог поехать учиться в архитектурную школу, но в нашем городе, в Медисоне, была инженерная школа при Висконсинском университете. Декан школы, профессор Аллен Коновер платил мне стипендию за то, что я работал у него и, таким образом, дал мне возможность пройти курс инженерного обучения в университете. Я прошел этот курс. Почти. Если бы я остался еще на три месяца, то получил бы диплом гражданского инженера. Но, поскольку я стремился стать архитектором, я отправился в Чикаго, и получилось так, что я там поступил на работу к Адлеру и Салливену.

Можете ли вы сказать, что архитектурные идеи Салливена оказали на вас влияние?

Естественно. Они оказали влияние почти на каждого в нашей стране.

Каким образом?

Он был настоящим радикалом своего времени. Его мысль дала нам современный небоскреб. Видите ли, когда здания впервые начали становиться высокими, архитекторы были смущены и озадачены (не было прецедентов!) — не знали, как делать их высокими. Они ставили двух — трехэтажные дома один на другой, пока не добирались до верха. Помню, как шеф вошел и бросил что-то на мой стол — это был планшет с эскизом здания Уэйнрайт в Сан-Луисе. Он сказал: «Райт, это штука высокая. А что делают с высокими зданиями?» Да, это было именно то, что требовалось — высотность! После этого небоскреб начал расцветать.

Небоскреб, который вы видите сегодня — результаты начатого Луисом Салливеном. Таковы были его натура, его способ мыслить. Он видел вещь непосредственно такою, какова она есть. Большинство людей, знакомых с вашим творчеством, знают, что оно органично и тесно связано с жизнью. Когда соответствующие идеи впервые начали формироваться у вас? Это довольно трудно сказать. Разумеется, в период моей юности не было ничего подобного тому, что я хотел бы сделать. Его нигде не существовало. Оно должно было быть сделано, и впервые было осуществлено в западных прериях Чикаго; это было первым выражением того, что мы теперь называем органичной архитектурой.

Вы употребляете слово «органичный». Есть ли, по вашему мнению, разница между ним и термином «современная архитектура»?

Большая разница, потому что современная архитектура это — вообще все то, что строится сегодня, но органичная архитектура — это архитектура «изнутри наружу», в которой идеалом является целостность. Мы не употребляем слово «organic» в смысле «принадлежащий к растительному или животному миру».

«Органичное» — значит существенное, внутреннее, присущее чему-либо — целостность в философском смысле, где целое так относится к части, как часть к целому, и где природа материалов, природа назначения, природа всего осуществляемого становится ясной, выступая как необходимость. Из этой природы следует, какой характер в данных конкретных условиях может придать зданию подлинный художник.

Итак, имея все это в виду, из чего вы стараетесь исходить, проектируя жилой дом?

Прежде всего из типа семьи, для которой этот дом проектируется, что не всегда легко и не всегда бывает успешным, но обычно удается. Мы стараемся также воплотить в этом здании ощущение единства с окружением, сделать дом частью участка, на котором он строится. Если усилия архитектора в этом направлении оказываются успешными, вы не сумеете представить себе этот дом где-либо в другом месте, а не как раз там, где он находится. Он становится неотделимой частью своего окружения. Он украшает свое окружение, а не обезображивает его. Поразительным примером взаимного согласования участка и дома является, (разумеется, дом в Бэар-Ран. Как здесь участок повлиял на здание?

Там был сплошной высокий скалистый выступ, возвышавшийся рядом с водопадом в красивом лесу, и представлялось естественным установить дом над водопадом в виде консоли, закрепленной в прибрежной скале. Дом в Бэар-Ран был первым, в котором я овладел железобетоном как средством строительства. Внешние формы этого дома ясно говорят, как и из чего он построен. Кроме того, конечно, учитывалась любовь мистера Кауфмана к этому красивому месту. Он любил то место, где потом был построен дом, и ему нравилось слушать шум водопада. Таким образом, все это стало доминирующим мотивом композиции сооружения. Мне кажется, когда смотришь на изображение этого дома, слышен шум водопада. По крайней мере, дом находится там и хорошо уживается с окружением, которому он не враждебен.

Расскажите нам о своем собственном доме, о Тейлизине.

Пожалуйста. Тейлизин был построен в первый раз в 1911 г. В то время он был своего рода прибежищем для меня и моих близких. Общество смотрело на меня косо, и мне нужно было уехать из города. Оказалось, что моя мать уже приготовила для меня этот участок. Она сообщила мне, чтобы я приехал и принял его во владение. Так я и сделал. Конечно, участок оказался в южной части Висконсина — низкие холмы с выступающими скалистыми краями, поросшие деревьями. В отношении Тейлизина был применен тот же принцип, которым я впоследствии руководствовался при проектировании дома в Бэар-Ран. Участок определил собою черты и характер Тейлизина. Вследствие трагических обстоятельств этот дом, в котором вы сейчас находитесь, является третьим, построенным с тех пор.

Нынешний Тейлизин — это действительно построенный из камня дом, и это северный дом, построенный действительно для севера. Мне нравится, когда сосульки свисают с крыш, покрытых снегом и похожих тоже на части холма или на самый холм. Тейлизин был построен так, чтобы принадлежать своей местности.

125 лет тому назад мой дед со своей семьей пришел в эти места. Эту местность они любовно называли «Долиной». Это действительно было чудесное место. Долина была возделана моим дедом и его сыновьями. В Тейлизине вы видите пример того, как третье поколение вернулось обратно к земле, чтобы действительно совершенствовать ее, чтобы всеми способами стараться, опираясь на нее, создавать прекрасное.

Откуда взялось название «Тейлизин» ?

Мой народ — уэльсцы. Моя мать происходила из среды уэльских иммигрантов; дед был в Уэльсе шапочником и проповедником. Здесь они давали уэльские имена своим поселениям; например, дом моей сестры был назван «Тэнидери», что значит «под дубами». Я тоже выбрал уэльское название для своего дома, и он стал Тейлизином. Друид Тейлизин был членом Круглого стола короля Артура. Он пел славу изящным искусствам (думаю, что он был чуть ли не единственным британцем, который когда-либо это делал), так что я выбрал его имя для названия. Оно означает «сияющее чело», и этот дом, который называется Тейлизином, построен, как чело на склоне холма — не на вершине холма, потому что, я считаю, этого не следует делать. Если вы стоите на вершине холма, вы теряете холм. Если вы строите на склоне холма, вы имеете и холм и возвышение, к которому стремились. Тейлизин и является таким челом.

Одно слово по поводу Тейлизина-Вест. Мне хотелось бы знать, в чем причина больших различий между этим и тем, другим Тейлизином, который был построен для того же лица — ведь оба являются вашим местожительством. Почему такая разница?

Прежде всего, там совершенно другая местность. Мы приехали в пустыню, где я впервые увидел удивительные и захватывающие воображение формы: кактусы и горы. В Висконсине выветривание в течение веков смягчило все вокруг. Пейзаж здесь пасторальный, мягкий. А там все было резким, жестким, голым и диким. Все в пустыне вооружено, бронировано, и это было новым для меня. Исходя из того же чувства структуры, из одной и той же идеи строительства, которая была у нас в обоих упомянутых вами случаях, Тейлизин-Вест должен был полностью соответствовать пустыне. Таким образом, Тейлизин и там тоже соответствует своему месту, соответствует своему окружению. Назначение же дома в Аризоне было в основном то же, разумеется, что и в Висконсине, и с тех пор существенно не изменилось.

В чем же различие между органичной архитектурой и традиционной архитектурой?

Я полагаю, вы имеете в виду конструктивные особенности?

Да.

При взгляде на старую стоечно-балочную конструкцию вы всегда можете сказать, что вот это стойка, а это балка. Стойка и балка — все это было накладыванием одного на другое. Если требовались перегородки, они нарезались и притыкались — понимаете, нарезались, притыкались и обрубались. А если требовалась связь, приходилось прикреплять одно к другому, чтобы они были соединены. Но они могли и разъединиться.

Так вот, в органичной архитектуре все части здания сплотились. Теперь вы можете растягивать конструкцию. Она обладает прочностью на разрыв благодаря стали, придающей ей легкость, и благодаря стали можно теперь перекрывать большие пространства и защищать их большими светлыми листами стекла. Восток и, разумеется, Греция не имели таких возможностей. Если бы у них были сталь и стекло, о чем бы нам было еще думать теперь? — мы бы копировали, как обычно. Но нужно было что-то предпринять с этими новыми материалами, с этими новыми возможностями — стеклом, сталью и машиной. Эти возможности огромны. Благодаря легкости и высокой прочности стали, мы смогли применить консоль, и путем применения стали был внесен в конструкцию элемент непрерывности, целостности. Одно переходит, переливается в другое и становится его частью — вместо того, что делалось раньше: вместо того, чтобы нарезать, притыкать и обрубать. Благодаря этому принципу прочности Империал-отель остался невредимым при землетрясении. Этот принцип легкости и гибкости — вместо неподатливой жесткости, которая могла быть сломлена, — придал ему прочность и устойчивость

Не могли бы вы перечислить нам кое-что из того, что является в основном вашим собственным нововведением в архитектуре?

Прежде всего — новое понимание пространства, как реальности здания, из чего следует внешняя форма, результат этого нового понимания пространства — примерно то, что я в свое время назвал текучестью пространства. Затем — свободный план; вместо здания, представляющего собой набор коробок в коробках, план становился более и более открытым — более и более пространственным; внешнее пространство постепенно все больше входило внутрь, а интерьер все больше открывался наружу. Этот принцип развивался до тех пор, пока мы не получили практически новый план. О нем всегда говорят как о «свободном плане». Это — первый непосредственный результат. Затем, разумеется, имели место попутные конструктивные моменты, о которых мы упоминали перед этим, говоря о здании, имеющем пространственную прочность, в противовес зданию, которое не имеет ее, и которое может распасться на части. Здания, построенные по такому методу, простоят, мне думается, триста лет. Несколько столетий.

В связи с этим конструктивным нововведением возникло большое число новых моментов, из которых, вероятно, наиболее важным является гравитационное отопление, при котором отопительные приборы находятся под поверхностью пола: трубопроводы с горячей водой проложены в щебеночной подготовке.

Положив толстый ковер на пол, вы имеете под ногами аккумулятор тепла. Вы сидите в тепле, ваши ноги в тепле, вы можете раскрывать окна и все же будете ощущать комфорт. Дети могут играть на приятной теплой поверхности.

Да, я думаю, что нам, в связи с нововведениями, следует упомянуть и об угловом окне. По тому, что случилось с угловым окном, вы можете судить о судьбе многих других новшеств. Угловое окно служит признаком той идеи, зародившейся у меня еще в самом начале моей работы, что наша архитектура нуждается в чем-то значительно лучшем, чем коробка. Таким образом, я начал разрушать здание-коробку.

Угловое окно выражает собою это разрушение коробки. Свет снаружи и видимость наружу появляются в том месте, где их никогда не было раньше. Вместо стенок коробки появляются стенки-ширмы; стены как стены исчезают, и исчезает коробка как коробка. Угловое окно стало приемом, который обошел весь мир. Но вместе с ним не шла идея того, что я хотел им выразить. Освобождение пространства свелось к окну, вместо того чтобы стать принципом отказа от привычной, оцепенелой схемы постройки, коренным изменением самого подхода к строительству.

Я слышал, что скрытое освещение тоже приписывается вам.

Да, я впервые применил так называемое скрытое освещение уже давным-давно. Думаю, около пятидесяти лет назад. Встроенное освещение за полками, освещение потолка снизу, источники света наверху, скрытые разными способами и освещающие стены. Я делал тогда, мне кажется, почти все, что делается теперь. Во всяком случае, в этой области я не знаю чего-либо принципиально нового.

Недавно вы построили новую церковь. Она не похожа на известные нам церкви. Не скажете ли, почему?

Это здание выражает унитаризм, который исповедовали мои предки. Принципом здесь является «единение», единство. Унитаристы верят в единство всего сущего. Так вот, я здесь пытался построить здание, которое выражало бы чувство всеобщего единства. В плане, как видите, треугольник. Крыша треугольная. Треугольник — символ стремления ввысь.

Я не хотел строить церковь в городе. Я хотел вынести ее на лоно природы и сделать так, чтобы она имела вид загородного клуба и была более интересным для людей, привлекательным местом собраний. Я убедил членов правления, что нужно уйти из города. Мы ушли, но недостаточно далеко, потому что раньше, чем была построена церковь, город добрался до нас. Таким образом, мы оказались в пригороде, вместо того, чтобы быть за городом. Когда теперь стремишься к децентрализации, нужно идти далеко и быстро, потому что все вокруг продвигается еще быстрее. Вы теперь повсюду можете видеть растущую децентрализацию. Посмотрите, заводы и фабрики строятся вне городов, а торговцу не терпится, чтобы поскорее была решена транспортная проблема связи с загородными местностями. Я думаю, что бензозаправочная станция была первым шагом к децентрализации. Эта тенденция все возрастает, хотите вы это признать или нет. Теперь нужно планировать с учетом децентрализации. Нужно предусматривать ее, а не позволять ей развиваться хаотически, подобно тому, как растут города. Нью-Йорк, например, это по своему плану не более чем огромная сумасшедшая деревня. Таково, в большей или меньшей степени положение во всех наших больших городах. То, что считают ростом города, в действительности ведет в конечном счете к смерти города.

Если бы вам пришлось проектировать и строить целый город, включая жилье, места отдыха и производственные здания, — что именно вы имели бы в виду, выполняя эту программу? Прежде всего, правильное использование местности и учет ее природных особенностей; затем, назначение города или иного населенного пункта, — а оно может быть разным; ну и, разумеется, не меньшее значение в данном случае имели бы характерные особенности самих жителей. Иначе говоря, это было бы естественное решение, соответствующее породившим его условиям. Органичная архитектура — это естественная архитектура. Ну, а какой должна быть естественная архитектура? Соответствующей своим условиям, не правда ли? Не должно быть эклектики любого рода, — чего-то, что выбирают где-то по вкусу и применяют в данных обстоятельствах. Нужно вникнуть в природу обстоятельств и из этого получить решение.

Это применимо и к городу или поселку, применимо ко всему, что бы вы ни проектировали.

Даже фабрику? Позвольте спросить, а если бы вы строили фабрику?

Особенно, если фабрику.

Что же вы считаете самым важным в данном случае, — при строительстве фабрики?

То, что касается человека. Жизнь рабочих. Я не вижу ничего невыгодного в том, чтобы улучшать условия для работников — ведь при этом возрастет производительность их труда. Окружение, как мы в этом убедились при строительстве административного здания компания Джонсон очень влияет на эффективность. Если вы сделаете так, что люди будут гордиться своим окружением и будут чувствовать себя в нем хорошо, если их окружение будет выражать их достоинство и гордость, то все это будет только на пользу результатам их труда.

Администрация компании Джонсон убедилась в этом. Когда началась работа в новом здании, возникла необходимость готовить чай для сотрудников в обеденный перерыв, потому что они не хотели уходить домой. Им нравилось находиться в этом здании, приходить на работу раньше и наслаждаться его видом — они сами стали привлекательной чертой этого интересного воодушевляющего окружения. И это оказалось прибыльным. Это «окупилось» (так, что ли, у нас выражаются?). А «окупаемость» - это, конечно же, критерий, который все решает. Так вот, даже если решать все с точки зрения «окупаемости», здоровое окружение, которым работники гордились бы, «окупает» себя.

В прошлые годы американская пресса и архитектурные профессиональные организации были с вами не всегда любезны. Не скажете ли вы что-либо по этому поводу?

Не вижу, с чего бы они были любезны со мной. Я противоречил всему, во что они верили, и если я был прав, значит, они были неправы. Откуда же возьмется любезность? Я думаю, одно время вопрос стоял вопрос даже так: они — или я. Вы понимаете, что происходит в таких условиях. Между прочим, оно происходит и теперь, но уже не в такой степени. Но верно также и то, что до сих пор гораздо больше ценят сделанное нами в европейских странах и на Востоке, чем в нашей собственной стране. Образование в нашей стране не связано с подлинной культурой. Мы очень медлительны, когда нужно воспринять то, что делается у нас же дома. В нашем народе всегда существовало мнение, что культура приходит из-за границы. Это действительно так и есть и нельзя обвинять людей за то, что они так думают.

О том, чтобы развивать свою культуру здесь, в западных прериях, поросших высокой травой, и слышать не хотели. Это не воодушевляло. Даже негодовали, когда слышали что-либо подобное. Когда же она попала за границу и европейцы оттуда привезли ее сюда, ее вручили американскому народу. Что же, если не нравилось воспринимать ее у меня — ее брали у них.

На протяжении вашей жизни в мире произошли большие изменения — экономические, социальные и идеологические. Прошли годы мира и войны, годы больших надежд и больших несчастий для человечества. Повлияли ли какие-нибудь из этих изменений на вашу работу и образ ваших мыслей? Нет, и, к сожалению, моя работа не повлияла на эти изменения. Мой идеал был совершенно определенным. Я был совершенно уверен в том, какими путями я должен идти. Еще в начале своего жизненного пути я должен был выбрать между честным выражением своих взглядов и лицемерным смирением. Я выбрал откровенное высокомерие, и с тех пор поныне не вижу оснований изменяться. Через все эти изменения мы идем все по тому же пути, и я уверен, что принципы нашего творчества (его дух и главное направление) являются действительно идеологией демократии. Если демократия когда-нибудь будет иметь свободу и свою собственную культуру — архитектура будет ее основой. Да, я верю, что мы идем по истинно главному направлению великой архитектуры — естественной архитектуры для свободы и для демократии.

Помимо всего прочего, вы еще и учитель, мистер Райт. К каким выводам вы пришли за годы вашей деятельности о роли и долге учителя и учеников?

Я не учитель. Никогда не хотел учить и не верю, что можно учить искусству. Науке — да; специальности — разумеется; но искусству — нельзя. Его можно только внедрять. Например, вы; — вы можете создать атмосферу, благоприятную для его развития. Но если это делаю я, меня называют учителем, помимо моего желания. Что же, если так, — называйте меня учителем.

Не ощущаете ли вы, что в американской архитектуре есть в общем прогресс, скажем, за последние несколько лет?

Нет, боюсь, что прогресса нет. Я думаю, что ищут только внешних эффектов, приумножают их, но основа этих эффектов, действительная причина, таящаяся в самой сущности бытия вещи, — по-видимому, предана забвению. Если честные искатели когда-нибудь овладеют внутренним принципом, результатом будет бесконечное разнообразие. Никому не придется копировать другого. Моим большим разочарованием всегда было видеть вместо творческого соревнования волну подражательства.

Какое произведение вы считаете своим лучшим достижением за долгие годы своей практической и творческой деятельности?

Разумеется, последнее построенное мною здание.

Что вы назвали бы наибольшим огорчением в своей работе?

Думаю, я коснулся этого только что, когда говорил, что вместо соревнования вижу главным образом подражание. Подражание подражаниям.

Материал подготовлен по материалам книги Ф. Л. Райт "Будущее архитектуры"

Государственное издательство литературы по строительству, архитектуре и строительным материалам. Москва – 1960 г.

Материал подготовила Ларина Н.А.